Библейский космос и прекрасное – разве эти два слова можно разъединить? Если   прекрасное объемлет более широкий   мир, чем даже космос; то космос не отделим от прекрасного, и не только в библейском контексте, но и в любом древнем религиозном миросозерцании. Не только для всех древних, но и для более поздних культур, вплоть до конца 19 века космос был таинственной, непостижимой сферой, о которой нельзя   было даже помыслить что-либо утилитарное. Но сегодня нам близок другой космос, ставший повседневным предметом научного обследования, анализа, эксперимента – как любой земной предмет. И обращаясь к древней космологии, мы невольно смотрим на нее с позиций нашего новейшего опыта.

         Однако, древние греки подарили нам этот термин – «космос», как обозначение красоты, распространенной на все мироздание. Космос всегда был прекрасен для всех людей, он был полон тайн, он томил своей загадочностью, манил непостижимостью, заставлял думать и умозаключать об удаленном и о бесконечном, о длительном и вечном. До этих недавних еще времен космос для всякого человека был предметом безмятежного и умудренного, чистого созерцания. Множестово поэтов вдохновлялось любованием небесного свода. «Открылась бездна – звезд полна; Звездам числа нет, бездне – дна…»,- писал Михаил Ломоносов.

           Космос смирял человека своей непостижимостью, ставил вопрос о небе и земле, как о двух половинах бытия;  устремлял человеческий дух искать следы неба на земле, учил искать нити единения этих двух половин единой целостности. Он был источником таинственных знамений, посылал огненные знаки, подвигающие к размышлению и многих ориентировавшие в жизни.

         И немало других загадочных вопросов ставил космос пред человеком, так что отношения с космосом изначально стали важнейшей областью жизни человеческой души. Они решались по-разному в разных концах человеческого обитания, в разных системах мышления; но всегда этот непостижимый космос был областью другого, важнейшего и сложнейшего мира. Он был непостижим, но не был пуст: там пребывали небожители; с космосом, как с небом связывались верования всех народов в вечное начало бытия, всего человечества. Там сияли светила – большое для дня и малое со звездами – для ночи. По небу, где-то «там», вверху, летали свободные существа - птицы. Один взгляд «туда» мог поселить надежду в разбитое сердце. Так было вплоть до тех времен, когда человек решил углубиться в землю и, увидев себя только частью земли, он сосредоточился на своей самоценности; взор, алчущий познаний, вперил теперь более всего в естественно-научные исследования и даже открыл, что космос – это не более, как та же земля, но лишь раскиданная на небывалые и ранее немыслимые расстояния. Космос перестал быть прежней загадкой, но, как известно, человек не стал более счастливым.

         Углубившись в исследования земных начал своего бытия человек, одновременно и параллельно с   потерей простодушной, нередко детской веры, во многом утратил и понимание   прекрасного. Он стал все менее понимать, что в этом мире гармония предполагает непременное единение   с духовным. Как и мудрость невозможна вне духовных постижений. И утомленное преизбытком внешних знаний, человечество мучится в поисках утраченного вечного и прекрасного, но истинный путь ведет лишь «к берегам позабытой отчизны» – тем истокам, где раз и навсегда сказано о вечном, прекрасном и мудром.

       Космос разделился: он стал «астрономическим» и «не-астрономическим», или, лучше сазать, «сверх-астрономическим». Этот «сверх-астрономический» космос, как часть учения о духовных началах миробытия остался там, где был – в Вечной Книге. Но нельзя сказать, что в Священном Писании он полностью отделен от астрономического космоса. Неизмеримо колоссальный, хотя и пустынный, астрономический космос – слишком значительное явление, чтобы Священное Писание не сказало бы о нем слов, нужных для нашего времени, как и для более ранних эпох. И прежде всего – он прекрасен. Он стал несколько другим, но он так же прекрасен для человека текущего времени, как и для любых более ранних эпох. Космос, ставший бесконечно разбросанной землей, так же хорош, как и место нашего обитания – планета Земля, которая есть его часть. Мы увидели этот астрономический космос поближе, чем наши предки, но при ближайшем рассмотрении, при помощи аппаратов, изобретенных человечеством по милости Божией, он не стал от этого слабее, бледнее по вложенной в него Богом красоте. Однако выяснилось, что его красота – это исключительно красота пустыни, безмолвия, неподвижности… Человек давно знает эту суровую красоту ледяного безмолвия и жарких пустынь. Это красота торжественного величия непостижимо громадных, правильно   организованных форм. Но самое главное: бесконечное величие Бога от нашего приближения к космическому безмолвию стало еще более очевидным для нас, ибо люди более ранних поколений и представить себе не могли, как бесконечно велики Божественное всемогущество и Его   творческая воля в Его творениях. Поэтому те великие славословия, которые возглашены в Священном Писании Ветхого Завета при созерцании природы, еще ярче звучат при наблюдении этого приближенного космоса. И слова пророка Давида здесь прежде всего уместны:

Хвалите Его солнце и луна,

хвалите Его вся звезды и   свет.

Хвалите Его небеса небес,

и вода, яже превыше небес.

Да восхвалят имя Господне

яко той рече, и быша;

той повеле, и создашася.

Постави их во век века:

повеление положи, и не мимо идет.

Хвалите Господа от земли змиеве и вся бездны:

огнь, град, снег, голоть,

дух бурен, творящие слово Его… ((пс.148).

         Все, доступное и недоступное взору человека творение Божие   возвещает своим бытием хвалу Его и творит слово Его, Его повеление. Бесконечные просторы космоса возвещают хвалу Божию. Но для библейского взгляда они не исчерпывают сотворенного бытия. В этих строках пророк, восхищенный величием Божиим, вдруг видит в Его творении знак жизни - воду, которая, при том, превыше небес! В окружающем нас ближнем космосе нет «свободной» воды, но Давид, вслед за Моисеем, напоминает нам о другом небе,   где существует преизбыток жизни, символизируемый словом, обозначающим ее начало – вода.

           Библейская космология, то есть история происхождения мироздания   и человека, изложена, как известно, в первую очередь, в ВЗ в книге  Бытия, а также  в ряде других библейских книг; но и в НЗ мы можем найти некоторые существенные для понимания данного вопроса утверждения. Проблему прекрасного в библейской космологии мы рассматриваем, прежде всего, обращаясь   к традиции святых отцов древней Церкви.

          Прекрасное,   по существу, в христианстве – это Сам Бог. То-есть, Он выше прекрасного, но Он источник всего прекрасного, и это не требует уточнений. Так, по словам св. Василия Великого, «Только в Божием естестве познается собственно прекрасное, согласно с псалмом, в котором сказано: «Красотою Твоею и добротою Твоею» (пс.44,5). Посему, кто оком своим   не приемлет молниеносных блистаний Божией красоты, тот глаголет доброе – лукавое…» (Василий Великий, свт., Толкование на пророка Исайю. // Творения, ч.2, Свято-Троицкая Сергиева Лавра., 1900. С.200).

             Здесь следует сразу заметить, что древность не знала – или почти не знала – творчества как технологического процесса. Как мы уже заметили, увлечение естественно-научным изучением миротворения в новое время в немалой степени затмило более раннее представление о гармонии и совершенстве Божественного творения, как существеннейшего выражения величия Божия.

         Древнехристианские авторы рассматривают библейское учение о сотворении мира с точки зрения христианских духовных понятий, с   позиций античной натурфилософии и современного им художественного метода. При этом для всего древнего мира благое   и прекрасное тождественны. Античные преставления о гармонии как о соразмерности, о ритме превосходно соответствуют библейскому учению о миротворении, изложенном   в Шестодневе, как и в других библейских текстах. Тот же св. Василий Великий говорит: «Истинно прекрасное есть соразмерность в душе, доблестно настроенной» (Василий Великий, свт. Толкование на пророка Исайю… С.199). При этом следует отметить и еще одну общую позицию. Древний мир знал творчество прежде всего как художественную форму, несущую   в себе слово Творца-демиурга, в категориях Платона – идею, логос. Всякий художник, создавая статую или картину, или иное произведение изобразительного искусства, или архитектуры, вкладывает в материал слово, и материал оживает, преображается, получает некий особый, иногда великий и общечеловеческий смысл.

                  Бог творит мир как величайший Художник. Св. Василий Великий, начиная свой Шестоднев, называет Бога именно Художником (Василий Великий, свт. Беседы на Шестоднев. Беседа 1-я: В начале сотвори Бог небо и землю // Творения иже во святых отца нашего Василия Великого, архиепископа Кесарии Каппадокийския. Ч. 1. . Свято-Троицкая Сергиева Лавра., 1900. С. 3–13).

.            Бог все устроил «мерою, весом и числом» (на это библейское свидетельство обратил внимание, как известно, бл. Августин). В этом творческом процессе миротворения Бог обнаруживает Себя как Личность и как Первообраз того существа, которое задумано в Божественной мысли, как Его образ и подобие. Мироздание – произведение искусства. Именно так описано в Священном Писании сотворение мира. Здесь   в раскрытии образа Бога-Художника присутствует удивительная простота, вместе с не менее удивительной глубиной. Уже во 2-м веке Мелитон Сардийский   и Афинагор говорят о Боге именно как о Художнике. В творениях свв. Мефодия Патарского, Василия Великого, Иоанна Златоустого, Григория Богослова, Григория Нисского, блж. Августина и других Отцов, Бог единогласно именуется Художником, который творит мир как произведение искусства. Святые отцы древности считают возможным сопоставлять Бога-Творца с зодчим, скульптором, живописцем, ювелиром, резчиком, гончаром-сосудоваятелем, и его произведение можно мыслить по аналогии с творениями человеческого искусства. Таких высказываний - множество. Реже говорят о том, то Он   выступает еще даже и как музыкант (подробнее см.: прот. А. Салтыков, Художественный принцип Божественного   творения мироздания \\ Искусство христианского мира. Сб. ст. М., ПСТГУ, 2007. С. 15-34). В целом святые отцы древней Церкви будучи естественными наследниками античной греческо-римской культуры, рассматривают космос как произведение искусства, но такое понимание было у них преображено христианским духовным опытом.

             Одним из наиболее интересных для нас в данном случае раннехристианских авторов является свт. Мефодий Патарский (III век), который во многих местах своих творений уподобляет Бога художнику, творящему подобно «превосходному живописцу», который выразил «из стихий, или вещества, или твердей» «многими красками одну идею»; или скульптору, создавшему прекрасную статую, или архитектору, который приготовил для человека «этот мир, как прекраснейшее жилище и своими руками образовав его (человека), как бы прекрасное изваяние в великолепном храме» [Мефодий Патарский, свт. О воскресении… // Полное собрание творений. Пер. с греч. под ред. проф. Е. Ловягина. Изд. 2-е. СПб., 1905. С. 276, 281].

       Св. Мефодий – один из первых авторов, подробно   изложивший эти идеи. Особо отметим мысль св. Мефодия о человеке в мироздании как об «изваянии в великолепном храме». Здесь автор высказывания предстает как истинный ценитель прекрасного в античном понимании, известного ему, как очевидно, только по античным храмовым сооружениям, поскольку в 3-м веке христианской архитектуры практически еще не было. Замечательно, что святой Мефодий выступает, как знаток скульптуры   и храмового пространства. Ценность искусства, как такового, не чужда святителю 3-го века, окруженного языческим искусством. Господь в его словах выступает здесь не только   как живописец и скульптор, но и как зодчий. Вообще о Боге, как зодчем существует огромное множество высказываний. Отметим мысль св. Иоанна Златоуста (4-й век): он говорит, что если земной зодчий строит с земного основания, то небесный – начинает сверху, с кровли. Так, устроив прежде всего небо, Бог создает архитектонику космического бытия, на основах гармонии, в которой важнейшее значение получают символ, симметрия и ритм.

             Исходя   из этого и следуя древним отцам, мы можем дерзнуть применить к творению Божию те критерии, с которыми мы подходим к произведению искусства.

      Подходя   к библейскому сказанию о творении мира с такой точки зрения, мы узнаем из текста, что Бог, желая создать мир, прежде всего «заготавливает материал». Как указано в тексте, сотворенная в Первый день, в начале, вместе с небом, земля «была безвидна и пуста», то есть это была некая неоформленная земельная (вполне можно сказать – глиняная) масса, приготовленная для творческой обработки. Кроме собственно земли, приготовлена также и вода, которая покрывала землю. Вода необходима для творческой работы с материалом: без нее невозможно ни вылепить форму, ни нанести краски. Именно так – добавляя воду – работает каждый художник с древнейших времен и до сегодняшнего дня.

           Приготовив материал, Господь Бог возжигает свет, поскольку свет также есть необходимое условие всякого творчества, и это происходит также в Первый день. Творить во тьме никакому художнику не свойственно, потому что это невозможно. Теперь, когда готов материал и есть свет, все готово для воплощения замысла. И уже вслед за этим, в последующие дни, Господь «отделывает» и общую форму, и детали и соединяет их, в соответствии с общей идеей Своего творения. И каждый день Бог произносит Свое слово, то есть вкладывает его в творение, преображая материал – в образ.

       Обратим внимание, что только первичный материал – земля – сотворен   в молчании, потому что это лишь материал для будущего творения. В молчании, поскольку в него еще не вложено творческое Божественное слово, то есть в нем еще не было образа. Можно возразить, что о сотворении неба в тексте также сказано без упоминания о вложении слова, но это может быть связано с тем, что в дальнейшем тексте Бытия речь идет об устроении именно земного мира. Есть другой текст, где указано: «Небо –престол Мой» (Деян.7,49), и это – важнейший образ царственного величия Божиего в непостижимом Небесном Царстве. Там же сказано: «земля – подножие ног Моих», что и подтверждает вновь сотворение земли, как «безвидного» самого по себе материала, по которому ходят, двигаются все созданные Богом существа, как бы попирая его ногами. Это и есть тот материал, которым пользуются вообще каждый художник   и зодчий для своих творений.

       Творение разделено на шесть временных отрезков, называемых днями, когда свет присутствует – «и назвал Бог свет днем», и разделяемых ночами, когда света нет: «И назвал Бог тьму ночью». Говоря о числе творческих дней, будем иметь в виду, что число есть принцип порядка. Разделение творения на определенное число дней означает, что творение задумано и совершалось не хаотично, не случайно, в вполне упорядоченно, в определенном строгом ритме. Число «шесть» может иметь определенную символику, являясь комбинацией чисел два и три. Также и число «семь» может рассматриваться, как символическое число полноты в традиционном понимании древних народов.

       Свет имеет множество глубоких значений, но сейчас нас интересует одно, уже указанное самое простое значение: без света невозможно осуществить никакой замысел. И здесь мы замечаем, что именно свет делит создание произведения Божественного Художника на два этапа. Из них первый этап – сотворение недвижных основ мироздания. Если Первый день – подготовительный, то Второй и Третий дни уже являются периодами активного воплощения замысла. Здесь Божественный Художник создает общие формы своего произведения: Он распределяет верх и низ, разделяет твердое и влажное вещество по разным уровням, причем влажное вещество – «верхние воды» и «нижние воды» – получает не только разное назначение, но и разные качества. Всем понятно, что качество материала – чрезвычайно важный момент художественного творчества, особенно когда речь идет о пластике и об архитектуре. «Нижние воды» определенно связаны с землей. Творец наделяет низшую часть своего творения – землю – пластичной и многообразной формой суши и морей, причем сушу украшает мелкой и разнообразной отделкой растительных мотивов – трав   и деревьев. Эта мягкая пластика сочетается с полной текучестью вод в реках, морях и прочих водоемах.   Нельзя отказать в изящности такому замыслу.

         Над нижележащей землей простирается твердое вещество («твердь») подобно кожаному покрову («простираяй небо яко кожу», пс. 103), и этим у древних отцов (св. Ефрем Сирин и др.) небесная твердь уподобляется скинии, то есть сооружению, имевшему в древнем Израиле важнейшее символико-религиозное значение. Это твердое вещество – материальный космос, наблюдаемый   с земли во все стороны, т. е. охватывающий со-вне весь круг земной. На этом заканчивается первый этап воплощения Божественного плана мироздания. «Верхние воды» лишены общения с землей, они являются   более тонкой структурой, настолько, что их нередко отождествляют с ангельским миром.

       Второй этап – сотворение подвижных существ со все более высокой организацией: это Пятый и Шестой дни с примыкающим   к ним особым, собственно «Божиим», Седьмым днем, когда Творец, оставив   в мироздании Свой Образ и Подобие, т.е. человека, владычествовать и управлять, «почил от дел Своих». Между этими двумя творческими этапами помещается Четвертый день, когда сотворены светила – подвижный космос с великим  и малым  светилами разной силы, дающими, соответственно, разное освещение, приспособленное к потребностям двигающихся живых существ – как относительно примитивных, так и высокоразвитых. Как первоначальное возжжение света в Первый день было необходимым предварением общего замысла, так и вторичное его распределение по светилам в Четвертый день было органически необходимым приспособлением «светолития» ко всему многообразию подвижных существ. На это указывает блж. Феодорит, когда говорит, что сотворение светил было произведено в преддверии создания птиц и животных, для которых необходим такой «разделенный» свет, отличный от первоначального «слитного» света.

           При этом, творение Четвертого дня создает некоторую необходимую симметрию семидневного ряда. Центром, как бы высшей точкой этого ряда является Четвертый день. В этой центричности Четвертого дня совпадают вместе как его порядок по «времени» – из общего числа семи дней; так и по положению творений Четвертого дня в организуемом пространстве - поскольку все светила располагаются, как очевидно, над землей, по небесному своду. Создается вертикальная ось «небо – земля», определяющая общую композицию всей архитектуры Божественного произведения. Эта ось также представляет собой некую вертикальную симметрию, уточняющую соотношение двух основных «половин» мироздания, сотворенных в Первый день (небо и земля). Соответственно   этой вертикали, по-новому распределяется и свет внутри Божиего произведения через вновь созданные светильники. Эти светильники ритмично движутся, создавая разные световые эффекты суток. Таково творческое значение Четвертого дня. Хотя мы не знаем и не можем знать «истинных» размеров, в идее все   сооружение уже обладает   стройностью и многообразием общей организации. В этом еще не завершенном виде оно имеет черты   и признаки идеальности во всей своей композиции. Но творение совершается   в порядке восхождения, и оно завершается, как отмечено, целенаправленным сотворением Образа и Подобия Бога – то есть человека.

          Прежде, чем перейти к этому последнему этапу, Творец насыщает созданные объемы подвижными «объектами», которые и украшают, и значительно оживляют всю Божественную «инсталляцию». И для нашего рассмотрения миротворения как художественно-творческого процесса, чрезвычайно важно, что все твари Четвертого и Пятого дней находятся в движении. Движение – это нечто совершенно новое, появляющееся в эти два дня: так, прямо сказано, что птицы полетели по небу. Можно предположить, чторанее уже двигалась вода, но нектоторые отцы считали, что первозданная вода не двигалась.

         Сотворение Образа и подобия Божия как центра этого идеального произведения осуществлено тогда, когда все уже подготовлено для его достойного размещения и действования в соответственных условиях «мирообъемлющего храма» (выражение Е.Трубецкого). Согласно этому Божественному замыслу, все мироздание – это Божий храм, который представлен как бы под руководство и управление Образа и Подобия Божия, а Господь с таинственных небесных высот посещает этот Свой храм, когда пожелает. Главная часть храма – Рай на востоке, куда поселен человек. Рай по символике соответствует алтарю православного храма, примерно с 6 века обычно ориентированного на восток. Человек есть живая икона Божия, помещенная в Рай, т.е. в алтарную часть храма – «как статуя в великолепном храме». В алтаре находится престол, соответствующий Древу жизни в Эдеме. Небо соответствует куполу православного храма, а солнце, луна и звезды есть   светильники в нем. Река, истекавшая из Рая, напояла всю землю водой, и через нее – жизнью; но, сверх того, райская вода есть святая вода; и, таким образом, все мироздание, соединенное   с Раем, получало освящение (об этом см.: прот. А,Салтыков, Библейские основы иконопочитания // Мир Божий, 1997, №1. С.90 - 96).

     Стройность и гармония Божественного замысла великолепно описаны в 8-ой притче Соломона как Божественная Премудрость, и этот текст необходимо привлечь для уяснения творения Божия. Напомним этот важнейший текст, гласящий от имени Премудрости: «Господь имел меня началом пути Своего, прежде созданий   Своих, искони… когда Он уготовлял небеса… когда Он проводил круговую черту по лицу бездны, когда утверждал вверху облака, когда укреплял источники бездны, когда давал морю устав, чтобы воды не преступали пределов его, когда полагал основания земли… я была при Нем художницею и была радостью всякий день, веселясь пред лицем Его во все время, веселясь на земном кругу Его…» (Притч., 8, 22-3

           Итак, творческое, гармоничное начало, наполненность радостью   и жизнью – вот главное   в творении Божием. «И виде Бог, яко добро…». Каждый раз при новом шаге творения, говорится о   том, что Бог посмотрел,   и увидел, что сотворенное – хорошо. Для чего это сказано? Тут Бог вновь выступает, как Первообраз творческой личности. Художник – и не только собственно художник – но и всякая творческая личность не может не вглядываться, не вдумываться в свое произведение, потому что любит его. Творчество   неотделимо от любви. Это понятно каждому творящему человеку, и не только в художественной сфере, но и в любой другой, где себя проявляет творчество. Но в Боге это единение любви и творчества пребывает в абсолютной полноте. И Богу не нужна критическая проверка себя, свойственная человеку, когда он пытается улучшить свое произведение. Это восьмикратное «виде Бог, яко добро», по моему мнению, есть особо подчеркнутое автором текста свидетельство о полноте Божественной любви к твари, которая и отвечала Творцу полным   и единогласным хором хвалы   и благодарности.

       Так Бог создает некую сложную, многофигурную и подвижную композицию, в полном смысле обладающую эстетическим совершенством,   в виде храма с существами, наполняющими его и воздающими своему Творцу непрестанную хвалу.

       На красоту, как сущность сотворенного мироздания указывает и Новый Завет. В НЗ нет специальной космологии, потому что она изложена в ВЗ, в первую очередь в Бытии, также в НЗ нет специально эстетических суждений, но, тем не менее, для нас именно НЗ есть источник истинного понимания всех вещей и там мы обнаруживаем основы для любых построений. Несомненно, Св П свойственно художественно-эстетическое понимание сотворенного мира и НЗ дает для этого несколько кратких постулатов, вполне достаточных.

       Важнейшим текстом НЗ, указывающим на эстетическое понимание мироздания, является, по моему мнению, Мф. 6 (ср. Лк. 12) о полевых лилиях: «Посмотрите на полевые лилии, как они растут: ни трудятся, ни прядут; но, говорю вам, что и Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них, (если же) траву полевую, которая сегодня есть, а завтра будет брошена   в печь, Бог так одевает…» Эти слова стоят в контексте речи Христа о промышлении Бога над людскими нуждами. Как и во множестве других текстов, смысл многозначен, но есть здесь и эстетический аспект, который нас сейчас особо интересует.

             НЗ здесь устанавливает два уровня прекрасного: уровень полевой травы и уровень славы Соломона. Следует иметь в виду, что речь идет именно о полевой лилии, а не о садовом, возделанном растении. Полевая лилия - скромный, мало заметный трехлепестковый цветок. Это - обычная трава, однако сам Соломон – мудрейший   из царей, который упоминается здесь как олицетворение высочайшего человеческого величия -   во всей славе своей, т.е. во всем величии   и блеске своего исключительного царственного великолепия, подразумевающего и художественное совершенство, - по своему одеянию не может сравниться   с этой простой, ничтожной   травкой. Одеяние   Соломона здесь – некий предел совокупных человеческих творческих усилий, поскольку на царское одеяние – знак высшего земного служения – «трудится и прядет» все царство. Таким образом, здесь устанавливается различие между божественным   и человеческим творчеством, и указывается, что каждая из бесконечного множества сотворенных Богом простых травинок, которые люди воспринимают, как сено и бросают в печь, превосходит своей красотой любую земную славу (подробнеесм: Saltykoff A. «Considerez les lis des champs» // Liturgie et Cosmos. Conferences Saint-Serge, XLIV Semaine d”Etudes Liturgiques. уParis 1997 p. 191-194).

         Тут возникает вопрос, что это за красота полевой травы, которую мы   не замечаем и запросто уничтожаем?   Где и в чем она? На некоторую трудность   понимания этого указывает Сам Спаситель подчеркнутым выражением: «говорю вам»: говорю вам о мало доступном, мало понятном. Это выражение Он употребляет и в других случаях,   когда люди недостаточно понимают всю глубину и значимость Его божественных слов. Здесь, непосредственно   говоря о красоте, казалось, можно было бы привести в качестве примера прекрасного Божественного   творчества многое иное – изумительные картины, скажем, звездного неба, гор и моря, восхода и заката солнца и прочее, и прочее, что захватывает душу каждого человека; но Спаситель ограничился примером скромной полевой травы. Многие ли могут достойно оценить   эту красоту? Иногда христианской поэзии удавалось хотя бы отчасти выразить этот евангельский взгляд на красоту мироздания. Так, перелагая св. Иоанна Дамаскина, замечательный русский поэт граф Алексей Толстой писал о природе:

           Благословляю вас, леса,

Долины, нивы, горы, воды,

Благословляю я свободу

И голубые небеса!

И посох мой благословляю,

И эту бедную суму,

И степь от краю и до краю,

И солнца свет, и ночи тьму;

И одинокую тропинку,

По коей, нищий, я иду,

И в поле каждую былинку,

И в небе каждую звезду!

       И   в последующих строках Алексей Толстой объясняет, в чем тайна этой красоты от небес до полевой былинки:

О, если б мог всю жизнь смешать я,

Всю душу вместе с вами слить,

О, если б мог в мои объятья,

Я вас, враги, друзья и братья,

И всю природу заключить!

         Тайна красоты простой полевой былинки – в Божественном законе всеобщей любви, связующей все бытие в единое живое, нерасторжимое целое, в отражении всей космической целостности в каждой ничтожнейшей, казалось бы, малейшей полевой травинке. Эта малая травинка – есть как бы «зеркало» мироздания, впитавшего в себя бесконечную бездну Божественной любви, пребывающей в сердцевине всякого творения. Если Бог отображается в человеке «как солнце в малой капле вод» – по великолепному слову Г.Державина, то и совокупность сотворенного Богом единого   и целостного мироздания таинственно отображается в любой, малейшей его части. Но тайна в том, что увидеть, – скорее, провидеть – во всей полноте это «зеркало» в любом Божием творении, начиная с незначительной былинки, и все то бесконечное богатство даров Божиих, которое в нем отображено, может лишь тот, кто… некоторым особенным образом через истинный подвиг сумел постигнуть невыразимое и обрел сопричастность первотворению в подлинном сыновстве Божием. И в полноте это   бывает тогда, когда святой повелевает стихиями, подобно Спасителю; тогда ему понятна и красота мельчайшей травинки, поскольку подлинная власть над природой дается только любовью, и   она же открывает нам истинную красоту мироздания вплоть до его мельчайших проявлений.

           Существует ли иерархия прекрасного в этом евангельском учении? Думается, она непременно должна присутствовать, и именно в связи с сущностью сотворенного. Здесь мы должны уже обратиться непосредственно к Шестодневу. Трава сотворена в Третий день,   а птицы – в Пятый день. Птицы – существа более высокого уровня, поэтому их «одеяние» богаче, сложнее, многообразнее. Здесь мы уже видим, что библейское учение о миротворении повествует нам не только о постепенном восхождении от простого к сложному, но и ко все более прекрасному от «пустой и безвидной материи» к человеку, как Образу и Подобию Божию и к Эдему, как прекраснейшей вершине материального мира. Однако, если подлинная красота полевой травинки познается с немалым трудом, то познается ли нами красота прочего мироздания, даже когда мы восхищаемся прекрасными природными явлениями? Или красота полевой травы есть исключение,   и только она одна превосходит   величие   и славу Соломона? Конечно, нет. Непостигаемая красота полевой лилии лишь оттеняет великолепие созданного Богом мира, которое познавается лишь при определенных духовных усилиях, – при общении с Творцом   и Художником, Учителем – Иисусом Христом, Который Сам и указал ученикам на драгоценную красоту простой травы, неизвестную другим. Все великолепие природных картин, которое пробивается   в душу сквозь закорузлость человеческого сердца есть свидетельство бесконечно прекрасного Божественного мира. Если полевая трава прекраснее роскошных одежд Соломона, то красота «одеяний» прочего мироздания вообще несопоставима   ни с какими человеческими представлениями о прекрасном.

         Но несомненно, что здесь понимание прекрасного тесно связано и с общим взглядом   на жизнь и ее устройство. Быть может, позволительно мыслить, что полевая лилия прекрасна потому, что прекрасна простая, безыскусственная жизнь, лишенная роскоши  и соблазнов, устремленная   только лишь к осуществлению своего назначения,   в полном подчинении себя Божественному Замыслу. Не заботьтесь о себе! В принципе, это и есть основная эстетическая установка НЗ.

   Возникают и другие вопросы. Что значит дважды упомянутое «одеяние» травы? Обычно простые слова Евангелия не только обладают многозначностью, но и   повествуют нам о глубоких и сложных понятиях. Следует отметить вообще значимость для Св П понятия одеяния,   как символа. Несомненно, «одеяние»   есть нечто внешнее, и на это здесь также указывает Сам Спаситель. Если царственный наряд обозначает и выделяет Соломона или иного царя, как особую личность, и если даже Сам Господь «одевается светом, яко ризою», и таинственно являет Себя через этот Божественный Свет особым избранникам, то что означает необыкновенная красота одеяния каждой травинки? Не указывает ли названное Спасителем «одеяние травы» на присущую каждой травинке особую сущность, свое «внутреннее слово»? Святые Отцы древней Церкви, воспитанные на греческой философии, разделяли такое мнение, усматривая   в каждой вещи ее собственный логос. Очевидно, по смыслу евангельского слова, все сотворенное   Богом, имеет   свое «одеяние». В предыдущих словах Иисуса Христа упомянуты «птицы небесные» (у Луки – «посмотрите на воронов» Лк.12,25). Это соседство упоминаний не случайно. Несомненно, что птицы вообще   и их отдельные виды, например, вороны, имеют свое прекрасное «одеяние» в соответствии со своей особой сущностью. Распространяя слово Спасителя на всю прочую тварь, мы констатируем, что вся вообще тварь имеет «одеяние» и сущность. Однако, красота «одеяния», присущего вещи, соединена   с внутренней красотой логоса вещи, и именно поэтому «звезда от звезды разнится во славе». И – вновь повторим – все это бытие пребывает в непостигаемом нами невыразимом единстве мироздания по Божественному замыслу, и лишь грех стремится разрушить это благодатное единение твари. Потому Господь и произносил: «говорю вам», ибо внимать этим словам нелегко.

.

         НЗ дает нам еще один, высший уровень прекрасного, когда говорит о Самой Божественной красоте, являющейся источником вской красоты и явленной на Фаворской горе. «И просияло лице Его как солнце, одежды же его сделались белыми, как свет». Петр начал говорить, «и когда он еще говорил, се, Облако светлое осенило их…» (Мф.17). Услышав же голос, ученики испугались. Ученики увидели подлинное сияние Лика Спасителя, и мы помним, что по объяснению св. Григория Паламы это был нетварный свет, который всегда принадлежит Богочеловеку и всегда исходит от Него, но глаза людей обычно удержаны от созерцания этого света по человеческой греховности, а в момент Преображения Свет этот был им открыт особо по Воле Божией. Это тот свет, о котором сказано, что Бог одевается светом «яко ризою». Причем здесь в тексте дано понять, что все, к чему прикасается Бог, становится светом, поскольку упоминаются одежды Христа, в которых Он ходил по дорогам и селениям.

       Замечательно, что свет тварный, который сотворен   в Первый день, сотворен, как следует понимать, по образу нетварного Божественного Света. Сотворив землю и воду, как безвидный и аморфный материал, как «стихию» низшую, Бог сразу же творит высшую «стихию» - свет, как необходимое условие собственного Своего творчества. Некоторые св. отцы отождествляли   свет с огнем,   в соответствии с древним учением о четырех стихиях, но тем не менее свет и огонь означают разные стороны одной сущности и свет может рассматриваться здесь как «одеяние» огня. В таком случае, Бог создал огонь как необходимое условие творения из земли всех разнообразных форм жизни. Он творит из земли при содействии огня мгновенно, высекая бытие, как искры, и вместе с тем, как плавильщик и как ювелир. И вместе с тем свет есть необходимое условие красоты творения, именно потому, что первообраз земнородного света – свет нетварный – есть внешнее   по отношению к абсолютно непостижимому существу Бога. При творении Бог вкладывает свое огненосное слово   в мгновенно творимую материю, которая принимает форму в соответствии с влагаемым логосом, но возникающая внешняя форма облекается тварным светом, как необходимым условием различения материальной красоты бесконечно многообразных форм в возникающем мире. Это тот уровень прекрасного, который по всей очевидности, и был явлен уже в начале творения, в Первый день, когда был создан свет и все первозданное бытие было, следует, очевидно, думать, сияющим, световидным. Но эта световидность первозданного мира, была, как можно судить по тексту, совершенно особой. Слово Божие сразу становится делом, в творимой природе нет никакого изъяна, никакого сопротивления, и Бог силой Своей творящей любви пребывает в необычайной близости ко всякому Своему творению, которое отвечает Ему всей полнотой своего славословия, и лучи нетварного Божественного Сияния, несущего в себе Божественную любовь, пронизывают творимое мироздание так, как это видели апостолы на Фаворской горе.

         Упоминание одежд Спасителя здесь не может не привлечь наше особое внимание: одежды Христа, сотканные человеческими руками, стали, как свет. Опять вспомним: ведь если полевая лилия, которую Сам Христос именует травой, одета прекраснее Соломона, то как понимать красоту человеческих одежд Христа в момент Преображения, просиявших так, как «белильщик не может выбелить»(Мк., 9:3). И понятно, что Соломон здесь упоминается для контраста Божественной красоты с величайшими человеческими творениями, которые ничтожны., по сравнению с Божественной славой, с которой предстал пред учениками Христос в Преображении. Творение человеческих рук, принятое Им, как смиренная, повседневная одежда, приобрело вид особой красоты от соприкосновения со Христом. Но и эта красота принятого Богом   человеческого творения – не Божественного, а сделанного руками Его образа и подобия, то есть человека – познаваема, как следует из евангельского текста, также лишь Его учениками и при особом Божественном соизволении. И если Бог приемлет творение человеческих рук, то Он Сам снабдевает его необычайной красотой, потому что Он принимает то, что посвящено Ему. Нельзя не напомнить при сем, что эти одежды были тот самый нешвенный хитон Христа, который при Его распятии воины разыграли по жребию и который потом стал одной из величайших святынь христианского предания. Отсюда следует, что вещи, признаваемые святынями, обладают тем же самым светом, которым обладали одежды Христа, хотя этот свет никто не видел, кроме момента откровения на Фаворе. И, при том, они не менее прекрасны незримой и невыразимой красотой, чем простая, невзрачная травинка…

         Возвращаясь к Шестодневу, вспомним, что, Бог, однако, учредил ночь, а этим словом была названа тьма, разделяющая периоды творения и создающая эффект паузы в совершенном Божественном творении. Подлинно гармоничная форма не терпит смешения, которое аморфно по своей сути. Каждый следующий, новый день новое творение пребывало в свете, дополняя и улучшая сотворенное прежде.

     Эта иерархия творения завершилась творением на земле светлейшего Рая – предназначенного для людей места, особо наполненного пребыванием Божиим. Земным Раем была, как очевидно, вершина Фаворской горы в момент Преображения – с ее растительностью, ее камнями, песком…. Не означает ли все это, что в каждой травинке и в каждом   творении, в его внутреннем смысле, в его логосе пребывает, как залог Божественной любви, непознаваемый нами невыразимый нетварный свет Божественного слова?

              Следует также отметить, что в Пятый день появляется звук, ибо только живые существа издают организованные и гармонические звуки. Об этом обычно нигде не говорится, но звук – это новое качество бытия, принадлежащее в первую очередь летающим по небу птицам. Птицы – это нередко образы ангелов и даже образ Святого Духа. В СвП о звуке не сказано, как не сказано о многом, но звук подразумевается, и для нас это представляет интерес. Если св. Григорий Богослов сравнивает первозданны мир с звучащими гуслями, то это относится в первую очередь, к мирозданию, начиная с Пятого дня. И, может быть, здесь уместно вспомнить о «музыке сфер», которую открыла античная интуиция прекрасного в созерцании красоты мироздания еще задолго до распространения и принятия христианства. Это звучание было тоже, по смыслу всего библейского сказания, «зело добрым».

        Здесь перед нами неизбежно возникает вопрос о влиянии грехопадения на первозданную красоту и гармонию мироздания, как сотворенного Богом художественного произведения. Безгрешное и гармоничное состояние мироздания было разрушено грехопадением. Человек, как образ и подобие Божие, уже начал сотрудничать со Своим Творцом и Первообразом: он дал имена животным, что было первым творческим актом человека и определило его власть над ними. Однако, чтобы подняться выше,  он должен был выдержать испытание свободой. Без такого испытания человек   не мог утвердиться в своем богоподобии. Но он его не выдержал. Суть испытания сводилась к окончательному определению человеческого «я». До грехопадения со-образность и уподобленность Богу господствовали в  человеке, во всех его свойствах, формируя его личностное начало. Богоподобие есть, несомненно, состояние полной гармонии личности. Человек обладал богоподобной любовью   и мудростью. Поэтому, будучи земнородным, человек, как образ и подобие Творца,   был духовно неотделим от Бога. Древние отцы постоянно именуют первозданного человека земным ангелом. Но для дальнейшего своего   возрастания он должен был сделать свободный выбор.

         Вкушение плода от древа познания добра    и зла радикально изменило как духовную, так и физическую природу человека и повлияло на все мироздание. «И увидела жена», что дерево не только хорошо для пищи, но что еще «оно приятно для глаз и вожделенно, потому что дает знание» (Быт.3:6). Здесь мы вновь встречаем понятие красоты, причем с различением внешнего: приятно для глаз – и внутреннего: дает знание. Плод древа давал, по виду, знание и красоту, к чему стремились первые люди, как, соответственно, и все их потомки. Мотивацией вкушения было возникшее желание стать не просто подобными Богу, но и равными Ему. Эта, очевидно безумная мысль, вдруг появилась, будучи подсказана дьяволом, который был сброшен с неба за желание поставить свой престол выше Всевышнего, о чем говорит пророк Исайя. Дьявол подсказал людям лишь то, в чем сам потерпел поражение. Люди вкусили запрещенный плод: согласно тексту, жена «взяла плодов его и ела, и дала также мужу своему и он ел» (Быт.3:6). Описан процесс вкушения пищи, который традиция учит понимать в буквальном смысле, без всякого аллегоризма, хотя нам трудно понять, как можно физически вкусить плод смешения добра   и зла. Очевидно, природапервых людей соответствовала возможности вкушения такого плода. Итак, плод проник внутрь обоих людей, и в душу, и в ело. И поскольку он неким особым образом содержал в себе несовместимые противоположные начала добра и зла, то и в душе   и в теле людей необходимо должен был начаться гибельный процесс борьбы добра и зла. Плод был в полном смысле слова отравой. Поэтому вполне понятно, что они вдруг обнаружили свою наготу, как состояние несовершенства, ущербности, внутренней пустоты, неудовлетворенности, беспокойства и прочего. До этого они были облечены, по словам св. Иоанна Златоуста, в ризы божественной славы, которая теперь отошла от них. Люди, уже потерявшие покой, заметались и сделали себе одеяния из листьев смоковницы – теперь они вошли в новые отношения   с природой, которых ранее у них не было – в отношения пользователей. Люди были изгнаны из Рая и получили теперь кожаные ризы, потому что вошли   в мир, покрытый небом яко кожей, то есть твердью, материальным космосом, соответствующим нашему пониманию. Но  в себе они уже несли семена этого плода познания добра   и зла. Об этом свидетельствует Сам Господь Иисус Христос, когда говорит, что из сердца исходят помышления добрые, и из сердца же исходят помышления злые. Сердце человека стало местом, где добро   и зло пребывают   в смешанном состоянии. Между ними происходит осознанная   или неосознанная борьба и в делах человека появляются плоды со смешанной, умаленной  красотой, где больше либо добра, либо зла.

           Но что же природа? Человек первоначально был призван возделывать Эдем   и   привести   к райскому состоянию всю землю. Человек уже начал заниматься этим делом и, как мы уже сказали, дал имена животным, но более ничего не успел. Мы вынуждены признать, что несовершенное  смешение добра   и зла и соответственно увядание полноценной красоты  перешло на всю землю, в соответствии со словами Бога: «Проклята земля в делах твоих». Теперь дела эти – сама жизнь человека после грехопадения. Как следствие, «проклятие поедает землю» (Ис.24). Человек неотделим от ныне проклятой земли, в которую он отходит по смерти по слову Божию: «Земля еси и в землю отыдеши». Но вся тварь, как свидетельствует ап. Павел, мучится   и страдает по вине человека (Рим.8, 20-23).  Страдание и мучение сами по себе, как понятно,   есть не-красота, уродство, хотя осознанный подвиг страдания прекрасен. Но природа   не имеет в себе свободного разума. Поскольку вина человека состоит во вкушении от древа познания добра   и зла, и поскольку человек соединен с землей, порождающей прочую тварь, а земля – это не только наша планета, но и весь материальный космос, то страдание перешло в землю и во всю порождаемую ею тварь. Хотя сущность созданий осталась прежней, но зло, актуализированное в страдании всей твари, соответственно отразилось и в наличии не-красоты, уродства, с тех пор обильно явившегося в мироздании. В человеке появились болезни (В книге Бытия упомянуты болезни жены, но они связаны со всем организмом человека); в целом мироздании появились не только «терния и волчцы», но еще «тля» и «ржа», о которых сказал Господь Иисус Христос и которые придали всему творению совершенно иной вид. Уровень совершенства понизился в непостижимой теперь для нас степени. Если попытаться рассматривать ситуацию с точки зрения первоначального совершенства, то Космос, как таковой, как единая тварь, обрел страдание и потому потерял стройность и красоту, каковыми обладал до порабощения грехом человека. И если только лишь травинка, которая одета прекраснее Соломона во всей его славе, ежедневно погибает в огне, будучи брошена в печь – а ежедневно погибает не только красота травы – то  не напоминает ли это нам о том, что, в конце концов, вся земля и дела на ней сгорят   в огне, как сгнившее дерево, как стертая монета,   как испорченное и уже ненужное имущество?..

       Да, «земля и все дела на ней сгорят». Но останется нечто главное. Ибо Жена, облеченная в солнце, будет облечена в «виссон чистый и светлый, виссон же есть праведность святых» (Откр.19,8). Подвиги святых преобразуют тленное в невообразимо прекрасное и нетленное. Когда преподобный Серафим беседовал с Николаем Мотовиловым, оба они пребывали в Фаворском свете и все, окружавшее их – одежды, зимняя природа – было так же прекрасно и овеяно особым райским ароматом. Эта несказанная красота возрожденного мира, в святости являемая уже на земле, есть вдохновляющая сила и высшая цель церковного литургического искусства, достигаемая лищь подвигом   чина святых иконописцев и согревающая весь человеческий род со всем миром, даже не ведающих о сем, особой теплотой и сиянием подлинных священных образов.

Протоиерей Александр Салтыков